(вот здесь написано, кто за кого и всё прочее -
www.kinopoisk.ru/level/1/film/7621/ )
Есть два способа поставить эту пьесу. По сути, это: учитывать песенку Шута в конце, или не учитывать. Историки нам говорят, что правильней не учитывать, потому что для равновесия после каждой трагедии все накопившиеся за время действия покойнички плясали джигу, а после каждой комедии кто-нибудь пел вот такую вот печальную песенку. И тогда получается балаган и сплошная веселуха. А можно учесть, и, если начинаешь относиться к событиям пьесы хоть чуть-чуть всерьёз, понимаешь... "что не всё там так весело" - это слишком просто звучит и не передаёт всей сути дела. Понимаешь, что воздух этой пьесы холоднее и влажнее, чем в предыдущих весёлых комедиях Шекспира. От Иллирии надо ещё ехать к северу до Эльсинора (до "Гамлета" осталось полгода-год), но мы уже выехали за пределы благословенной Италии. Ветрено. Дождливо.
читать дальшеВот и в этом фильме - холодное море в обрамлении каменистых берегов. Не маскарадный XVI век - начало двадцатого, серьёзная и изящная стилистика. Не бутафорское море. Сдержанные цвета. Осязаемая фактура - ткани, камни, трава. Осязаемая война между Мессалиной и Иллирией - Виола не для забавы вынуждена переодеться мальчиком. И ей осязаемо трудно быть мальчиком - перетянутая грудь, скачки на конях... И при этом выход за пределы "театра" - "мы рады развлекать вас каждый день" - но намёком, без балагана.
Здесь вообще всё сдержанно. Без наигрыша; без усиленно басящей Виолы; без клоунски балагурящей тусовки сэра Тоби, сэра Эндрю и Марии - они смешные, ужасно милые, но они живые люди, а не набор гэгов. Им уделено человеческое, тёплое внимание режиссёра и оператора. Почти такое же, как к Виоле, которая расхлябанной мальчишеской походочкой, засунув руки в карманы, путешествует от поместья Орсино к поместью Оливии, у которой глаза полны какого-то вечного изумления и почти ужаса - перед Орсино, перед собственной любовью. Серые глаза или холодны, или прозрачны - глаза Виолы прозрачны, и за ними ощущается бесконечность. Её любовь к Орсино безнадёжна; не потому, что он считает её мальчиком (это-то, как мы знаем, счастливо разрешается), а потому, что такая любовь всегда безнадёжна. Эта любовь больше, гораздо больше человека, к которому обращена - а Орсино мелкий человек. Виола, в конечном счёте, страшно одинока - она, "погибшая в волнах", гораздо глубже тех, кого она любит, брата и мужа.
Странно прозвучит, но на том же уровне одиночества находятся шут Фесте и Мальволио.
Дворецкий - очень важный вопрос и серьёзная загадка; если мы с самого начала отвернулись на минуту от красных носов и прочей атрибутики, то нам быстро становится ясно, насколько жестока шутка, учинённая над Мальволио. Как он разрушал здесь, в фильме, всякое веселье - очень реально, очень ощутимо, - так же реально и его падение, его грязный чулан, в котором он сидит связанный. И я лично не могу прийти в себя после откровенно жутковатого эпизода непосредственно перед счастливым финалом: "Скажите госпоже, что я не сумасшедший!".
То, что сделала с ним весёлая банда, ни на минуту не переставая быть симпатичной - это почти убийство. Убийство, может, пустоватого человека, и, уж конечно, человека с недостатками - но от этого не становится менее разрушительным. Довольно парадоксальным образом старый дурак в жёлтых чулках сближается с Виолой если не по сути, то по уровню одиночества. Она вернулась из инверсированного состояния к нормальному - и Мальволио выпущен из чулана. Она признана и любима - но ни с кем нет у неё равного диалога. Он непризнан и нелюбим - и отторгнут. И всем смешно.
И какая мстительная скотина Шут, если вдуматься. Эта странная фигура шляется по округе с гитарой за спиной и гармошкой в кармане с самого начала фильма. Это почти что фигура автора. Он очень колоритен, своеобразно красив (я влюбилась! Если б нам вполовину настолько прекрасного герцога Орсино... но увы). Он проницателен, как и подобает шуту. Он вернулся то ли далёких странствий, то ли с войны (иначе почему на нём шинель). И он учиняет всю эту историю.
Он с самого начала находится на ином уровне, нежели остальные - хотя бы потому, что он не привязан ни к какому месту, ни к какому положению. Так как в "12-й ночи" в принципе (не в этом фильме) даются разные примеры искажений, странных состояний, перевёртышей - каждый оказывается "fool", по пьяни ли, из-за любви ли, или по природной склонности, - то Шут по праву должен здесь верховодить. Но стихия Шута, особенно здесь, в этом фильме - это не столько хохот, сколько меланхолия. Он постоянно напоминает людям о чём-то важном, о том, что даже сэра Тоби на секунду заставит оставить бутылку, посмотреть на Марию, задуматься и смутиться... Он поёт песенки, и он неизбежно уходит в конце, так же, как пришёл.
Он уходит первым. Но уходят и все остальные. Каждая история с счастливым концом должна завершаться свадьбой, но здесь она завершается, в первую очередь, уходом. Выходит за ворота Антонио - на радостях о нём позабыли и Себастьян (и где его благодарность?), и Герцог (и где его суровое наказание?). Его любовь была, пожалуй, самой безнадёжной из всех, и он поднимает воротник от дождя, выходя на пустую дорогу. Выходит за ворота Мальволио - несчастный старик, уже смирившийся, с чемоданчиком в руках. Садятся в экипаж сэр Тоби и Мария - куда они едут..? Молодожёны танцуют на балу - но будут ли они счастливы?
Только Шуту всё это безразлично, потому что он жесток, как всякий автор, или как всякий актёр. И он уходит, распевая песенку про ветер и дождь, куда-то за один из изгибов прекрасного пейзажа с морем, холмами и скалами, и, несмотря на то, что всё в жизни так грустно, становится очень легко на душе.